Автор | Сообщение |
Arabella
|
| |
Сообщение: 301
Репутация:
0
|
|
Отправлено: 04.09.08 10:22. Заголовок: "Газетт" № 6 (11), июнь 2008
Письмо редактора Добрый день, наши уважаемые читатели! Сегодня мы выпускаем одиннадцатую и последнюю в этом сезоне «Газетт». На лето вся наша редакция в полном составе уходит в отпуск – поправить пошатнувшееся на литературной почве здоровье и набраться новых идей. Осада Ла Рошели подходит к концу, очень скоро армия его величества Людовика XIII вернется в Париж, и вместе с ней «Газетт» тоже попрощается с гостеприимными стенами «Нечестивца» и переедет в парижскую редакцию. Его высокопреосвященство, весьма довольный нашей работой, спонсировал нам евроремонт. Итак, новый сезон «Газетт» мы начнем на новом месте, в новом формате, с новыми рубриками и, возможно, новыми сотрудниками. Ждем вас в сентябре по адресу: http://gazette.at.ua! Оставайтесь с нами! А в этом выпуске позвольте предложить вашему вниманию статью о погребах – наш прощальный подарок метру Гасьену, хозяину «Нечестивца», «Три мушкетера» глазами трактирщика, познавательное исследование метра Сент-Амана об Агриппе д'Обинье, воспоминания Александра Дюма, проливающие свет на волнующую мушкетероманское сообщество тему, и, как обычно, кинорецензию и смешные картинки от Матье де Морга. Мы от всего сердца благодарим всех наших внештатных корреспондентов, которые без малого год помогали сделать «Газетт» интересной, увлекательной, разнообразной и веселой: Месье, Эртан, мадемуазель Александру, Мадам Комбале, а в особенности – Черного Принца, Арабеллу и Графиню, чей вклад в развитие «Газетт» неоценим! Мы надеемся на продолжение нашего сотрудничества и в следующем сезоне! Спасибо вам за ваш труд! До встречи в сентябре, наши дорогие читатели и поклонники! Всегда рады служить вам, Теофраст Ренодо, Матье де Морг М.А. де Сент-Аман
| |
|
Ответов - 7
[только новые]
|
|
Arabella
|
| |
Сообщение: 302
Репутация:
0
|
|
Отправлено: 04.09.08 10:23. Заголовок: Триумф безволия Толь..
Триумф безволия Только наивные люди могут думать, что жизнь - это поддерживающая система для искусства. Нет, на самом деле все с точностью до наоборот. Литература вовсе не отражает реальный мир, как кажется на первых взгляд, а создает его. Но если так, то какую функцию несет жанр исторического романа? И чем обоснованы взлеты и падения интереса к нему? Как говорил Павел Загребельный, у кого в руках история писаная, тот владеет и историей живой. На мой скромный взгляд, жанр исторического, а в особенности историко-авантюрного романа – это важнейший индикатор развития нации и страны. И когда он на нуле – это очень пугающий симптом. А ведь именно так обстоят дела. И в России, и в Украине. Исторический роман - сильный, смелый, не макулатурный – отсутствует сейчас на книжном рынке как факт. Те немногочисленные поделки, что пытаются заткнуть зияющую брешь, вызывают в памяти ядовитые булгаковские слова об осетрине второй свежести. И это, повторюсь еще раз – крайне тревожный симптом. Потому что автор исторического романа - хочет он этого или не хочет - является выразителем национальной идеи и генератором патриотизма. Великий, сильный, славный народ всегда имеет национальную идею. А национальная идея – это смысл жизни в национальном масштабе. Какова национальная идея России? Э-э-э-э… Хорошо, вопрос попроще и страна поменьше. Какова национальная идея Украины? И опять в ответ тишина. Общество, лишенное национальной идеи – это болото. А там, где засасывает обе ноги, продвижение вперед невозможно. Вот какую страшную правду показывает этот индикатор. Но вернемся к жанру исторического романа. Думаю, что не слишком погрешу против истины, если скажу, что на сегодня можно выделить три основных метода создания исторических романов. Первый – «метод Вальтера Скотта». Это просветительская историческая проза. Мастерство писателя нацелено полностью на скрупулезное восстановление исторической действительности, попытка увидеть события прошлого глазами их участника. По сути – это иллюстрация к учебнику, мастерское филигранное раскрашивание черно-белого отпечатка. Словом, реализм в чистом виде. Представители школы: Морис Дрюон. Валентин Пикуль, Павел Загребельный, Генрик Сенкевич. Диаметрально противоположен ему «метод Переса-Риверте». Или Умберто Эко. Или Б. Акунина. Авторы-постмодернисты как раз меньше всего озабочены исторической адекватностью и прочими мелочами. Их цель – акцентированный взгляд как раз из современности. Постмодернистский исторический роман должен быть, по идее, живой реакцией на самые острые проблемы реальности. История для постмодерниста – не столько «предмет», сколько материал для притчи-ответа на злобу дня. Поэтому современные исторические романы так густо уснащены знакомыми нам реалиями – таким приемом образом автор вызывает у читателя эффект узнавания. Что читателю очень льстит: угадывая и отмечая признаки настоящего в картине прошлого, начинаешь казаться самому себе почти провидцем. Нет ничего нового под солнцем, и что было, то и будет – таков девиз исторического постмодернизма. Но есть и третий метод – метод Александра Дюма, который Юрий Зингер в своей статье «Нелегкая стезя баловня судьбы» метко назвал реалистическим романтизмом. В своих мемуарах Дюма говорит, что «хотел стать поэтом, подобным Гете, научиться наблюдать, как Вальтер Скотт, описывать увиденное, как Фенимор Купер, и к тому же передавать движение страстей, коего всем им не хватает». Но в то же время он всячески подчеркивает свою независимость от Скотта. Например, герцог Бэкингем у Дюма дословно цитирует «Квентина Дорварда» Скотта: — Мы говорим: «Горд, как шотландец», — вполголоса произнес герцог. — А мы говорим: «Горд, как гасконец», — ответил д’Артаньян. Скотт воскрешает прошлое, приглашает читателя следить за развитием событий, чтобы постичь смысл истории. Его герои не изменяют мир вокруг себя - они просто в нем живут и подчиняются его законам. А в мире Дюма историю творят не короли и герцоги, а самые обыкновенные люди. Исполняя по сути роль слуг, - пусть даже слуг короля, - они вмешиваются куда их просят и куда не просят, всюду суют свой нос и в критический момент изменяют все. Без них вода не святится. Мольер: Вот так и делается история! Дюма, «Молодость Людовика Четырнадцатого» Не по долгу службы, не за плату, не ради выгоды - по велению сердца мушкетеры встревают во все важнейшие исторические события. Не потому, что так надо по сюжету – а потому, что ОНИ ТАК ХОТЯТ. Движителем истории Дюма объявляет не божественную волю, не священнодействие кучки власть имущих, а волю простых людей. И это «самый секретный на свете секрет» метода Дюма. Он показывает и доказывает триумф воли Человека – вот на что способен человек, если захочет! Вот что ему подвластно! Дюма излечивает от унизительного бессилия перед жизнью, от психологии «моя хата с краю», «все равно я ничего изменить не смогу», «от меня ничего не зависит». Он распрямляет согнутые спины – и тем покоряет сердце читателя навек. Мушкетеры стали символом Франции сразу и навсегда, так что даже самый последовательный и острый на язык критик Сан Саныча Сент-Бев признавался им в любви: Настоящий французский дух - вот в чем заключается секрет обаяния четырех героев Дюма. Если Дантон и Наполеон были воплощением французской энергии, то Дюма в "Трех мушкетерах" был ее национальным поэтом. Но, как сказал Андре Моруа, Метод этот безупречен при условии, если у писателя темперамент Дюма-отца. Идея Дюма превосходна. Но это - французская идея. Когда же придет конец триумфу безволия, торжеству равнодушия, царству апатии? До каких пор будем мы разводить руками: «Маємо що маємо?» Когда начнем ценить своих героев? Сколько еще лет мы будем населением, электоратом, массой - но только не народом? Мы ждем своего Дюма. Всегда ваш, Теофраст Ренодо
| |
|
Arabella
|
| |
Сообщение: 303
Репутация:
0
|
|
Отправлено: 04.09.08 10:29. Заголовок: Возвращение блудного..
Возвращение блудного отца Рецензия на фильм «Дочь д'Артаньяна» 1994 года выпуска Режиссер - Бертран Тавернье Сценарист – Жан Космос, Мишель Левьян Композитор - Филипп Сард Элоиза – Софи Марсо Д'Артаньян –Филипп Нуаре Атос – Жан-Люк Бидо Портос – Рауль Бийерей Арамис – Сами Фрей Герцог де Крассак – Клод Риш Эглантина де Рошфор – Шарлота Кади Кентен – Нильс Тавернье Планше – Жан-Поль Русильон Мазарини – Луиджи Пруаетти По неизвестным еще современному мушкетероведению причинам кинематографисты упорно сочиняют д'Артаньяну именно дочек (см. «Мадемуазель мушкетер» («Газетт» №4 за ноябрь 2007 г.) и пока еще не вышедший на экраны фильм Юнгвальд-Хилькевича). И дочки эти, все как одна, красивы, стройны, ловко носят мужской костюм, прекрасно фехтуют и скачут на лошадях – даже если воспитывались в монастыре. Юная Элоиза (впрочем, не такая уж и юная – так как она дочь Констанции Бонасье, а на дворе уже 1654 год, то ей должно быть никак не меньше двадцати шести лет) очень любит мать- настоятельницу. И когда аббатису убивают наймиты некоего герцога де Крассака, Элоиза решает отмстить злодею. А заодно и Францию спасти, ведь даже Элоизе, ничего не видавшей в жизни кроме монастырских стен, ясно как день, что герцог этот затеял огромный коварный заговор. И с этой целью она решает разыскать своего нерадивого папашку. Надо сказать, что родитель не очень-то обрадовался ее появлению на горизонте, да еще и не одной, а с поклонником – бродячим поэтом Кентеном. Не такой хотел он видеть свою дочь, оказывается. Но разочарование от встречи взаимно. Элоиза думала найти бравого мушкетера, усы и шпага – все при нем, а ее взору предстал побитый молью старпер. Со службы он давно уволился и теперь кое-как перебивается с хлеба на квас, давая недорослям уроки фехтования. Душераздирающую историю про убийство настоятельницы и коварство герцога Крассака г-н д'Артаньян выслушал с полным равнодушием и дал дочке понять, что не собирается встревать ни в какие авантюры и наживать себе приключений на пятую точку. Франция в опасности? Пусть спасается сама как может, ему, д'Артаньяну, нет до этого никакого дела. «Боже мой! И этот хрен моржовый в тапочках – мой отец!» -восклицает в отчаянии м-ль д'Артаньян. «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом», - ворчит в ответ г-н д'Артаньян, но ворчи - не ворчи, а таки придется ему снова надеть плащ и ботфорты, взять в руки шпагу и тряхнуть стариной… Условный заговор, условные злодеи, шитый белыми нитками сюжет… И занял бы этот фильм малопочетное место среди целлулоидной мути, которой так много снимается в жанре плаща и шпаги, если бы не Филипп Нуаре. Мощный, светлый, проникающий в самое сердце зрителя талант Филиппа Нуаре в каждом фильме проявляется по-разному. Он никогда не боялся экспериментов. «Я готов сыграть все, что угодно», - говорил Нуаре. В отличие от многих коллег по актерскому цеху, которые снобистки разделяют роли на большие и маленькие, серьезные и «а, что там играть» (яркий пример- Вениамин Смехов), Нуаре всегда выкладывается на полную катушку. Я снимаю шляпу и почтительно склоняюсь перед его д'Артаньяном! Он вложил в образ стареющего усталого мушкетера такую столько чувства, столько оттенков, столько личного опыта, обаяния и доброты, что оживил даже этот картонный сюжет! Его неловкость в общении с дочерью, неуклюжие попытки скрыть отчаянную тоску по нормальной семье и домашнему теплу, неприятие кавалера Элоизы, замешанное на ревности - все это сыграно с потрясающей психологической достоверностью. А сцена, когда Нуаре приходит на могилу Атоса «посоветоваться», проговаривает вслух свои страхи и сомнения, и добавляет со вздохом: «Что же вы молчите? Впрочем, вы всегда были немногословны….» - это просто шедевр! Бертран Тавернье, который снял Нуаре в доброй половине своих фильмов, не прогадал и в этот раз. Нуаре наполнил картину смыслом и вывел ее из романтически-приключенческой плоскости. Но надо отдать должное и Софи Марсо. Ее Элоиза умна, целеустремленна, остроумна и независима. Она достойно осаживает д'Артаньяна, когда тот пробует ею командовать, и отстаивает перед ним своего возлюбленного (хотя, скажем прямо, непонятно, что она нашла в этом Кентене – ни рыба, ни мясо). Индивид имеет право на слободную любовь! – и папе приходится признать ее правоту. Марсо очень органична в роли Элоизы, она старается показать личность, а не «девушку со шпагой», она играет с воодушевлением и самоотдачей. Они с Нуаре составили прекрасный дуэт. Отдельно я хотел бы отметить Сами Фрея в роли Арамиса. Этот актер с яркой внешностью и колоритной манерой игры нечасто появляется на экране, но зато умеет развернуть незабываемую сцену даже из маленького эпизода. Арамис –Фрей, мне кажется, как нельзя лучше соответствует замыслу Бертрана Тавернье. И один из лучших Арамисов, по моему скромному мнению. В сущности, трудно определить, что же такое в конце концов снял Бертран Тавернье, один из лучших французских режиссеров. Этот фильм слишком серьезен для комедии, слишком растянут для «плаща и шпаги», в нем слишком много шуточных отсылок к Дюма и насмешек над историей для костюмного исторического кино – и слишком много развлекательного, фарсового для современного «авторского» фильма. Но что я могу сказать совершенно точно – фильм «Дочь д'Артаньяна» не оправдывает зрительских ожиданий. А уж в лучшую сторону не оправдывает, или в худшую – решать вам. Лично я рекомендую к просмотру. Благодарю сайт sophie-m.narod.ru за помощь в подготовке статьи Всегда ваш, Матье де Морг
| |
|
Arabella
|
| |
Сообщение: 304
Репутация:
0
|
|
Отправлено: 04.09.08 10:30. Заголовок: Виконт шведский, или..
Виконт шведский, или Почему Атос стал графом де Ла Фером Любой писатель, даже начинающий, может подтвердить, как важно выбрать правильное имя герою. Правильное – значит такое, чтобы соответствовало его сущности, помогало читателю лучше понять его. Очень много литературных исследований посвящено значениям имен персонажей того или иного автора. Особенно везет в этом смысле Булгакову. Дотошные булгаковеды точно знают, почему кот стал Бегемотом, а Коровьев – Фаготом. Дюма тоже иногда пользовался приемом «говорящего имени». Ну например, трудно назвать случайным выбор имени «Монте-Кристо» - то есть «гора Христа», Голгофа, - для самого знаменитого мстителя всех времен и народов. И даже настоящее имя графа, Дантес, не зря так созвучно с именем Данте Алигьери – человека, который сумел вернуться из ада… Но очень часто значимость имени преувеличивается. Читатели начинают искать в имени любимого героя некий тайный смысл, глубоко заложенную символику, бог знает что еще, чего автор и в мыслях не держал и очень удивился, если бы ему об этом сказали. Именно это мы и наблюдаем на примере «Трех мушкетеров». Почему-то все напрочь забывают, что «имена каких-то пастухов», как выразился лорд Винтер вслед за редактором «Ле Сьекль» Луи Денойе (см. «Газетт» №1 за август 2007 г.), придумал вовсе не Дюма, а Гасьен де Куртиль. И поэтому все мушкетероманские рассуждения на тему, что Атос – Athos –это означает Афон, гора-монастырь, недоступная для женщин, и это, мол, намек на женоненавистничество графа, выглядят по меньшей мере смешно. Справедливости ради надо сказать, что здесь и сам Дюма подлил масла в огонь, обыграв в «Двадцати годах спустя» имя Арамиса: - Прежде всего, - сказал Базен, - Арамис –это имя погибели. Если прочесть Арамис навыворот, получится Симара, имя одного из злых духов. а позже, в «Виконте де Бражелоне» - и имя Атоса: - Как же вас зовут? Позвольте… Имя какой-то реки… Потамос… Нет, имя острова.. Наксос… Нет, клянусь Юпитером, название горы… Атос! Допустим, что с псевдонимами мушкетеров все ясно. Но ведь настоящие-то имена им придумал сам Дюма! И, значит, вложил в них какой-то смысл! Не касаясь пока имен Портоса и Арамиса, сосредоточимся на графе де Ла Фере. Ведь именно с этим именем возникает больше всего ассоциаций. Одни отталкиваются от французского корня «fer», «железо» - мол, это такой намек на несгибаемый характер и стальную волю графа. Более подкованная по части геналогии часть мушкетероманского сообщества путем долгих изысканий и маленьких подтасовок причисляет Атоса к роду Куси, а по материнской линии еще и к клану Монморанси… По моему же скромному мнению, Дюма выбрал именно это имя для Атоса по самой простой причине. Личные ассоциации. Как я уже говорил (см. «Газетт» №10 за май 2008 г.), я лично склоняюсь к мысли, что прототипом Атоса у Дюма послужил его старший друг Адольф де Левен. И если принять эту гипотезу в качестве основной и познакомиться с деталями биографии Левена, сразу становится понятным, откуда взялось имя «Ла Фер». Но предоставим слово самому Дюма. Ниже мы публикуем (с незначительными сокращениями) отрывок из романа «Мадам Лафарг», где Дюма рассказывает о своей юности и знакомстве с Адольфом де Левеном. Теофраст Ренодо
| |
|
Arabella
|
| |
Сообщение: 305
Репутация:
0
|
|
Отправлено: 04.09.08 10:30. Заголовок: Александр Дюма Мада..
Александр Дюма Мадам Лафарг Случилось это в 1819 году, я приехал на праздник в живописную деревеньку Корси – теперь в тех местах проложили железную дорогу, и она тянется вдоль прудов. Мне было тогда семнадцать. Из-за бог знает какой размолвки с очаровательной девушкой по имени Аглая, чьи блестящие глаза подтверждали, что имя ей дано по справедливости, я жаждал одиночества. Но, по образному выражению А. де Мюссе, одиночество в семнадцать лет не рядится в траур. Яркое солнце освещало мое зеленое одиночество. Я брел по тропинке между живой изгородью из цветущего боярышника и лужком, радующим глаз маргаритками и лютиками, которые, как видно, и хотели бы, да не могли расселиться на песке дорожки. Белые кисти боярышника овевали меня чудесным ароматом, по его веткам с шипами и большими темно-зелеными листьями прыгали, щебеча, славки и осыпали на землю белые лепестки. День светился втройне – лучилось солнце, лучилась весна, лучилась молодость. Дорога резко свернула, и я оказался лицом к лицу с людьми, идущими мне навстречу. Как я, они наслаждались благоуханным молодящим сиянием дня. Женщина, девочка, молодой человек. Женщину я узнал сразу, мы с ней когда-то очень дружили. Девочка, без сомнения, была ее дочь. Молодого человека я не знал вовсе. Я приблизился к ним – они ведь и без того шли мне навстречу – но с немалым замешательством, естественным для молодого человека, встретившего подружку, вместе с которой рос, которую называл по-братски на «ты», но которая с тех пор повзрослела, стала женой и матерью. Я не видел баронессу Каппель с тех, уже давних, времен, когда звал ее попросту Каролиной. Здороваясь, я с улыбкой поклонился ей, она остановилась и заговорила: – Господи! Неужели вы, Александр? Как давно мы не виделись и как рада я вновь вас увидеть! Вы стали таким великаном, что я уже не решусь обращаться к вам на «ты». – Очень жаль, – отвечал я ей, – значит, вы и мне приказываете говорить вам «вы». Но у меня есть одно утешение: вы по-прежнему называете меня «Александр», а значит, и я буду называть вас по старинке Каролиной, а не баронессой Каппель. А за руку вы держите, я полагаю, вашу дочку Марию? – Да. Только не говорите мне: «Ах, какая хорошенькая!» Вы огорчите меня. Я посмотрел на девочку. Похоже, она все понимала – закусила губку, почесала одной ножкой другую и поглядела на меня исподлобья смоляными глазами так, что я подумал: она куда старше своих лет. Одета она была восхитительно. – Мария, а вы не хотите меня поцеловать? – спросил я. – Нет, – отвечала она, – целуются только красивые дети. – Тогда позвольте, я вас поцелую, Мария, если не за красоту, так за ум. Я взял ее на руки. Да, красивой ее не назовешь, но я никогда еще не видел такого выразительного лица четырехлетнего ребенка. Она была темноволосой худышкой с небольшими огненными глазами. – Что касается меня, Мария, – сказал я, целуя ее, – я нахожу вас очаровательной, и если через двенадцать или четырнадцать лет вы захотите стать моей женой, то вспомните, что я был первым, кто попросил вашей руки. – Вы слишком взрослый, чтобы на мне жениться. – Нимало. Мне семнадцать, вам четыре. – Три с половиной. – Пусть три с половиной. У нас всего тринадцать лет разницы, и потом, вы вольны мне отказать, но я все-таки повторю свое предложение. – Пойдем, мама, он надо мной смеется. – Погоди, дочка, я познакомлю Александра с твоим другом Адольфом. А Александр если и не станет в один прекрасный день твоим мужем, то твоим другом останется непременно, за это я готова поручиться. Я поклонился молодому человеку, Каролина опиралась на его руку. – Виконт Адольф де Лёвен, – представила она. Затем сообщила Адольфу: – Александр Дюма, сын генерала Дюма и подопечный моего отца. Он почти что нам родственник. – Три года тому назад, Каролина, вы считали меня просто родственником, – заметил я. Молодой человек в свой черед поклонился. – Вы очень скоро встретитесь снова, – продолжала Каролина, – он освободится от меня и тоже отправится на праздник, там вы и познакомитесь поближе. – Госпожа баронесса, – учтиво обратился к ней виконт, – вы назначаете непомерно дорогую цену за дружбу с этим господином. – Удивительно, как мальчики быстро растут, – с улыбкой покачала головой баронесса, – настолько быстро, что я, того и гляди, стану старухой. Но в будущем году все очаровательные птички должны были подняться в воздух и со всех концов света вновь слететься в свое гнездо – они собрались приехать на праздник в Вилье-Котре. Баронесса Каппель пригласила и меня приехать на будущий год в Вилье-Элон, уверив, что в семейном гнезде всегда найдется местечко и для меня. Мы простились. Встреча с Каролиной, беседа с ней отвлекли меня от размолвки с возлюбленной. Я еще погулял немного и вернулся на лужок под деревьями, где танцевали. Там я вновь увидел Адольфа – без баронессы он чувствовал себя очень одиноким. Я заметил его в тот миг, в какой он заметил меня, и мы разом двинулись навстречу друг другу. Я забыл набросать портрет Адольфа, который стал мне другом тогда, в 1819 году, и остался им по сей день. Тогда он был высоким сухощавым брюнетом, стриженным «под ежик», с выразительными глазами, тонким, резко очерченным носом и великолепными белоснежными зубами. Он отличался аристократической небрежностью манер, а одет был по моде немецких студентов: серый сюртук, светло-синие панталоны, клеенчатая каскетка и верблюжий жилет. Остановившись возле меня, он убрал в карман блокнот и карандаш. – Неужели вы пришли сюда, чтобы делать зарисовки? – спросил я. – Нет, я пишу стихи, – ответил он. Я взглянул на него с изумлением, мне никогда не приходила в голову мысль попробовать писать стихи. – Стихи? – повторил я. – Так, значит, вы пишете стихи? – Да, пишу иногда. – И кому вы их посвящаете? – Луизе. – Луизе Коллар? – Да. – Но она ведь замужем. – Что с того? Элеонора, муза Парни, была замужем. Эшарис Бертена тоже была замужем. Лодойска, вдохновлявшая Луве, была замужней дамой. Я увидел Луизу и влюбился в нее. – Вы снова увидитесь с ней в Париже? – Очень не скоро. Мы не имеем права ехать в Париж. – Кто же лишил вас этого права? – Людовик XVIII. – А откуда вы приехали? – Из Брюсселя. – Так вы живете в Брюсселе? – Да, вот уже три года. Отец и я сотрудничали там в «Нэн жон», однако нас вынудили его покинуть. – Журнал отказался вас публиковать? – Нет, нас вынудили покинуть Брюссель. – Кто же это сделал? – Вильгельм. – Кто такой Вильгельм? – Король Голландии. Виконт де Лёвен, сын графа Риббинга, мгновенно вырос в моих глазах: он не только оказался поэтом, не только дерзнул влюбиться в замужнюю Луизу, тогда как я был влюблен всего-навсего в гризетку, он еще имел небывалый вес во внешнем мире, коль скоро сам король Вильгельм занимался им и его отцом и был обеспокоен до такой степени, что выдворил обоих за пределы своей страны. – И теперь вы живете в Вилье-Элоне? – задал я вопрос. – Да, господин Коллар – старинный друг моего отца. – И сколько времени вы здесь проживете? – Ровно столько, сколько Бурбоны позволят нам прожить во Франции. – У вас какие-то сложности с Бурбонами? – У нас сложности со всеми королями. Последняя фраза, брошенная с величественной небрежностью, покорила меня окончательно. В самом деле, граф де Риббинг, как мы уже говорили, спокойно прожил во Франции все время царствования Бонапарта, а в1815 году полиция Бурбонов, припомнив ему судебный процесс в Швеции, вынудила его покинуть Францию и искать себе прибежища в Брюсселе, где кроме него хватало изгнанников, которые объединились и под руководством Антуана Арно, автора романа «Марий в Минтурнах», основали журнал «Нэн жон» («Желтый карлик»). Однако случилось так, что за табльдотом какой-то офицер заговорил о Ватерлоо и французах в тоне, который пришелся не по душе графу де Риббингу. Граф, горячая голова, хоть и стал на двадцать лет старше после дуэли с д´Эссеном, подошел к офицеру, отвесил ему пару оплеух и молча уселся на свое место. Встречу назначили на следующее утро на девять часов утра. Но в семь часов утра у дома г на де Риббинга остановилась карета, жандармы подняли с постели его и сына, посадили в карету и сказали кучеру: «По дороге на Маастрихт». Лошади припустили в галоп. Прусские власти уладили дуэль, отправив графа де Риббинга с сыном в крепость. К счастью, подъезжая к крепости, те повстречали принца Оранского, того самого, кто так отважно сражался при Ватерлоо. Он осведомился, что это за карета, почему ее сопровождают конные жандармы и какие преступники находятся в ней? Граф де Риббинг знал принца лично, он выглянул из окна кареты и пожаловался на произвол, жертвой которого стал. – А где вы жили до того, как приехали в Бельгию, граф? – спросил принц. – Во Франции, ваше высочество. Принц обратился к жандармам: – Отвезите этих господ к французской границе, а там они свободны ехать куда пожелают. – К какой именно границе вы желаете быть доставлены? – задал вопрос жандарм. – К той, к какой пожелаете доставить вы, – ответил граф де Риббинг с присущим ему философским безразличием. Жандармы повернули карету обратно, пересекли Брюссель, сопроводили узников до ближайшей границы, приказали кучеру остановиться, простились и приготовились возвращаться обратно. – Извините, господа, но, прежде чем нам расстаться, будьте так любезны сказать, на какой дороге мы находимся? – осведомился граф. – На дороге, ведущей в Мобеж. – Спасибо. Жандармы удалились рысью. Держа в руках шапку, кучер подошел к седокам. – Что приказали те господа? – спросил он. – Доставить нас в Мобеж. А там будет видно. – Где вас оставить в Мобеже? – На почтовой станции. Кучер сел на облучок и тронул поводья. Часа через два он доставил своих седоков в гостиницу при почтовой станции. Друзья наши отправились в путь на голодный желудок и странствовали часов с семи утра, так что нет ничего удивительного, если они успели проголодаться. Они заказали себе обильный завтрак и принялись изучать карту в почтовой книге, соображая, куда им направиться дальше. Из Мобежа вели две дороги: одна в Лан, другая в Ла Фер. – А почему бы нам, ей-богу, не двинуться в Ла Фер? – заговорил граф, обращаясь к сыну. – Там у меня есть друг, он комендант крепости. Я попрошу у него пристанища. Если он отважный человек, то поселит нас у себя. Если трусливый – откроет дверь в камеру. Быть узником в Ла Фере лучше, чем еще где-нибудь. Лошадей перепрягли, и, когда кучер осведомился, куда господ везти, граф без малейших колебаний ответил: – В Ла Фер. Станционный смотритель не поинтересовался, есть ли у путешественников паспорта, кучер поехал по дороге вправо, и на следующее утро они уже были в Ла Фере. Граф де Риббинг не скрыл от своего друга, что он беглец и изгнанник, тот пожал ему руку и поселил у себя. Граф прожил у него чуть ли не месяц. Однако, понимая, какой опасности он подвергает отважного коменданта, граф решил отправиться дальше, вспомнив о своем друге Колларе, которому когда-то продал Вилье-Элон. Он простился с комендантом и в одно прекрасное утро появился в Вилье-Элоне, где его приняли с распростертыми объятиями. Там он прожил год, затем снял себе дом в Вилье-Котре и прожил в нем еще три года. Потом он отправился в Париж и там остался до конца своих дней. Полиции ни разу не пришло в голову спросить, кто он такой и откуда приехал. Изгнание из Брюсселя подарило графу чудесную почтовую карету, король Пруссии не потребовал ее обратно. В своих мемуарах я описал влияние, какое виконт Адольф де Лёвен, сын графа де Риббинга, оказал на мою жизнь.
| |
|
Arabella
|
| |
Сообщение: 306
Репутация:
0
|
|
Отправлено: 04.09.08 10:31. Заголовок: Раскаленные стихи О..
Раскаленные стихи Об Агриппе д'Обинье Часть 1 Многие из наших читателей, несомненно, помнят эпизод из «Виконта де Бражелона», когда после торжественного въезда Карла Второго в Лондон д'Артаньян говорит: - Помните ли, Атос, то место в записках д'Обинье, где этот преданный слуга – гасконец, как я, бедный, как я, - я чуть не сказал: храбрый, как я, - рассказывает про скупость Генриха Четвертого? Отец мой часто говорил мне, я хорошо помню, что господин д'Обинье лгун. Однако посмотрите, как вся нисходящая линия великого Генриха похожа на него в этом отношении! В этом небольшом абзаце упакованы сразу три загадки: 1)как могли д'Артаньян с Атосом ознакомиться с записками Агриппы д'Обинье (Дюма имел в виду, очевидно, «Жизнеописание Агриппы д’Обинье, написанное им самим для его детей»), когда опубликованы они были только в 1729 году, а до того существовало только два-три списка с них 2) почему д'Артаньян сомневается в храбрости д'Обинье и 3)за что г-н д'Артаньян- старший так невзлюбил Агриппу. Чтобы найти ответ, надо поближе познакомиться с Теодором Агриппой д'Обинье, последним титаном эпохи Возрождения. Сам-то Дюма «Жизнеописание» точно читал. И, возможно, именно это и помешало ему написать роман об Агриппе. Потому что никто не мог написать о д'Обинье лучше его самого. И Дюма, у которого уже был опыт создания романа по мотивам автобиографии (в работе над «Асканио» Дюма опирался на мемуары Бенвенуто Челлини), повторять его не захотел. Но даже в небольших эпизодах в «Королеве Марго» и «Графине Монсоро», где Дюма выводит Обинье на сцену, видно, какой неподдельный интерес и уважение вызывала в Сан Саныче личность пламенного протестанта: – И какого дьявола притащили вы госпожу в Париж? Что за проклятие, клянусь честью! Вечно к вашему камзолу какая нибудь юбка пристегнута. – Э, дорогой Агриппа, –сказал Генрих, – ведь так тяжело разлучаться с теми, кого любишь. – С ума можно сойти, слушая ваши речи, клянусь спасением души! – возмутился тот. – Значит, вы приехали в Париж заниматься любовью, мой милый юбочник? По мне, так и в Беарне вполне достаточно места для ваших любовных прогулок и не было нужды забираться в этот Вавилон! – Пусть себе ворчит, моя милочка, не обращайте внимания. Стоит ему прекратить свою воркотню, и он наверняка заболеет, у него начнутся, как у вас, испарины и обмороки. «Графиня де Монсоро» В восемь лет, у повешенных и обезглавленных трупов гугенотов, друзей его отца, в Амбуазе Агриппа дал отцу клятву до конца дней своих защищать дело единоверцев. Так состоялось посвящение будущего поэта в рыцари протестантизма. Своей детской клятве он остался верен на полях сражений, в политике, в литературных трудах. В тринадцать лет он по простыне ночью сбежал в одной рубашке из дома своего опекуна, наутро вступил в гугенотский партизанский отряд и с тех пор полвека не выпускал шпагу из рук. Он чудом спасся в Варфоломеевскую ночь: Но что здесь? Голова? И вот я замечаю: Обвили волосы распущенные сваю Моста жестокого. Отмечен красотой, Закоченевший труп белеет под водой. Здесь волосами он удержан был в паденьи, Закинут бледный лик, взывает он о мщеньи. Но нет, не мщения, вися, биясь о сруб, Решением судьбы, два дня ждал этот труп. Оставшейся еще в живых груди любимой Ждала здесь эта грудь в тоске неисцелимой. И наконец ведут супруга: осужден. Лишь привели, тремя кинжалами пронзен И тут же сброшен вниз; его подруги тело Здесь получило дар, которого хотело: Убитый, падая, схватил свою жену, С добычей дорогой сплетясь, пошел ко дну. Прав д'Артаньян – не было у Генриха Четвертого слуги более преданного, самоотверженного и незаменимого, чем Агриппа, «совесть партии», как его называли. Среди приближенных Генриха уважали, но побаивались этого рыцаря-проповедника без страха и упрека. Когда покушавшийся на жизнь Генриха Шатель ранил его в лицо, Обинье сказал ему пророчески: Когда отречется твой рот, Мой бог не оставит щедрот: Без гнева его поразит. Ложь сердце твое обовьет, - Но взор его бездну пронзит, - Неверное сердце убьет. Суровый подвижник идеи, он был нетерпим к любым сделкам с совестью, не прощал слабости предательства никому, даже старому другу. В тот день, когда Генрих Наваррский, решив, что «Париж стоит мессы», отрекся от протестантизма, чтобы стать «его католическим величеством» королем французов Генрихом IV, глубоко уязвленный Агриппа с прямодушной резкостью высказал в лицо старому другу свое осуждение и покинул Париж навсегда. Думается мне, что именно за нелицеприятные и колкие, хоть и правдивые высказывания в адрес доброго короля Генриха отец д'Артаньяна и обвинил Агриппу во лжи. Окопавшись в своем старом замке, д'Обинье поднял мосты, выставил часовых, развел костры под котлами со смолой и занялся наконец вплотную литературой, причем перо его было еще беспощадней шпаги. Было ли это добровольное заточение на добрых пятнадцать лет проявлением трусости? Я бы сказал, скорее актом отчаяния. Гнев и боль, страстную веру и гражданские идеалы – всего себя вложил поэт в «Трагические поэмы». В этой протестантской эпопее о смутном времени слились в единый художественный сплав свидетельства потрясенного очевидца и мощь библейских образов, саркастический портрет и пророческое видение, отголоски гугенотского фольклора и фантастика церковных мистерий, зловещие аллегории-гротески и историческая хроника. Смотрите трагедию, умерьте вашу ярость, Ибо вы не зрители, но действующие лица, - говорит Агриппа и показывает поруганную, истерзанную религиозными распрями Францию и ее детей – католиков и гугенотов: Я вижу Францию скорбящей, удрученной, Двумя младенцами на муку обреченной. Тот, кто сильней из них, сосцы ее схватил, И вот пинками ног он брата отстранил, Грудь материнскую терзая беспощадно. Он долю братнюю уничтожает жадно. Неистовый Исав, остервенелый вор, Он все забрал себе, врагу наперекор. А брат вступает в бой, и свирепеет злоба, И в поле битвы мать преображают оба. Ни вздохи жгучие, ни горькие мольбы, Ни слезы теплые не усмирят борьбы. Измученная мать, от боли изнывая Под властию скорбей лежит полуживая. А непокорные враждуют без конца, И снова борются и руки, и сердца. Так гибнут молока живительные соки, И перед смертию, в последний час жестокий, Мать говорит: «Зачем терзали столько раз Вы оба эту грудь, что выкормила вас? Живите же теперь войной, а не любовью! Отныне я смогу кормить вас только кровью». Эта вещь во французской литературе беспрецедентна по конкретной направленности сатиры, по решимости назвать вещи своими именами, по бесстрашию обличения сильных мира сего: Когда охваченный огнем земной предел Всевышний посетил, страданья он узрел Те, кто за истину, а против них ораву, Какая Церковью зовется не по праву, Безбожников, хмельных от крови и вина, Кому и в мирные неймется времена, Несут огонь и меч и прочие напасти Во имя почестей земных, во имя власти, В руках несут кресты, но нет креста на них, Сей неуемный скоп в преследованьях лих… И лают, словно псы, когда хотят бедняг От Церкви отлучить, от прав и всяких благ. Д'Обинье не признавал никаких правил, заботливо насаждавшихся его младшим современником Малербом. Его александрийский стих то мчится в бешеном вихре проклятий, то с торжественной размеренностью развертывается в ораторскую тираду, под которой подводит энергичную черту сжатый афоризм; в резком разломе стиха порой слышатся стенания жертв и скрежет оружия, вдруг сменяющиеся ликующей музыкой небесных сфер. В стиле «Трагических поэм» патетика Ветхого завета соседствует с повседневным просторечием, стародавнее «франкское наречие» — со слогом научного трактата, заимствования из древних языков — с крепкой солдатской бранью. И вся эта разнородная поэтическая глыба сцементирована неукротимой страстью поэта-пророка, то погружающего нас в глубины земной юдоли, то возносящего к сияющим небесным далям. Повинуясь его восторгам и негодованиям, читатель идет за ним через залитые кровью города и дымящиеся развалинами села Франции (песнь первая — «Беды»), дворцы выродков-королей («Государи»), оплоты неправедных судей («Золотая палата»), подземелья пыток и арены массовых избиений («Клинки»), пожарища, где на кострах живьем сжигают «еретиков» («Огни»). Идет, чтобы в последних песнях присутствовать при зрелище земной кары тиранам («Отмщения») и апофеозе божественного воздаяния за подвиги и грехи («Страшный суд»). Может показаться, что д'Обинье был мрачным кальвинистом, религиозным маньяком, узколобым фанатиком, типа протопопа Аввакума, намеренно отворачивающимся от всех светлых сторон жизни. И опять-таки, он сам лучше всех объяснил причины, побудившие его изменить ренессансным идеалам и стилю его учителя Ронсара: Тому, кто скажет мне, что раскаленный стих Из крови создал я и из убийств одних, Что ужас только там, свирепость и измена, Раздор, позор, резня, засады, яда пена – «В вину ты ставишь мне, - отвечу я ему, Словарь, присвоенный искусству моему. Льстецы любовь поют, свои беспутства славя; Слова отобраны, чтоб рисовать, лукавя. Там только смех и мед, игра, любовь и пыл, Досуг безумия. Когда я счастлив был, И я сплетал венки такие ж, как они, И я для праздности губил когда-то дни. Век, нравы изменив, иного стиля просит, - Срывай же горькие плоды, что он приносит! Но этим далеко не исчерпываются грани таланта неистового протестанта. Об Агриппе-лирике, Агриппе влюбленном, Агриппе смеющемся, Агриппе – задорном пародисте мы расскажем в следующем номере «Газетт». А пока позвольте откланяться, Искренне ваш, М.А. де Сент-Аман
| |
|
Arabella
|
| |
Сообщение: 307
Репутация:
0
|
|
Отправлено: 04.09.08 10:33. Заголовок: Основы прикладного п..
Основы прикладного погребостроения - Так что с тех самых пор, - продолжал трактирщик, нам, сударь, приходится очень плохо, потому что все наши съестные припасы находятся в погребе. Вино в бутылках и вино в бочках, пиво, растительное масло и пряности, свиное сало и колбасы – все находится там… Конечно же, все наши читатели вспомнили этот отрывок из нашей любимой главы «Жена Атоса». И почти никому в этом месте не приходит в голову: а почему это в одном помещении хранились вино в бочках, пряности и другие сильно пахнущие продукты? Не погрешил ли писатель против истины ради увлекательного сюжета? Попробуем разобраться. Уже тысячи лет люди производят виноградные вина. Есть различные технологии и сотни сортов. Хорошее вино – чрезвычайно нежный продукт. Его тонкий вкус и аромат зависят не только от секретов изготовления вина, но и от условий его хранения, выдержки, или, как говорят французы, «воспитания» в бочках на протяжении нескольких лет. Именно в этом, то есть в уходе за вином, и состоит суть «погребного хозяйства». Именно поэтому винный погреб всегда составлял отдельную, требующую особого внимания, часть домоводства. Как говорится в русском «Домострое» – одной из самых древних книг по ведению домашнего хозяйства, – «вина сухие и медовые взвары и прочие лучшие напитки в особом погребе и сам хозяин там бы приглядывал» Самое старое вино в подвалах Массандры –«Херес де ля Фронтера» Оказывается, вина очень восприимчивы к любому постороннему запаху. Вино, хранящееся в бочках и даже закупоренное в бутылки, легко может испортиться от «постороннего» запаха. Поэтому в погребе, где находилось вино, не рекомендовали держать никакие продукты, за исключением разве что фруктов. Да и те по весне нужно было убирать подальше – ведь они могли загнить. Особенно же вредным для вина считалось соседство с сырами, чесноком, растительным маслом, капустой. Поэтому винный погреб устраивали подальше от хранилищ с картофелем, зеленью, овощами, дровами и, конечно же, от выгребных ям, скотных дворов и компостных куч. Еще одно условие для сооружения винного погреба – он должен был располагаться вдали от улицы. Иначе божественный напиток будет «колыхаться» при проезде тяжелого воза или экипажа. А это приводит к взбалтыванию осадка и, следовательно, ухудшает вкус вина. Но самым главным критерием хорошего винного погреба считался правильный температурный режим. Температура в помещении должна быть постоянной – около 8°С. Это условие предъявляло особые требования к строительству винных погребов. Прежде всего, погреб следовало устраивать глубоко под землей – ведь толстый слой почвы является хорошим термоизолятором. Если это было невозможно, то часть или весь погреб строили выше уровня земли, а сверху делали своеобразный «бутерброд» – насыпали слой земли, затем слой глины и снова – земли, каждый толщиной в один аршин (то есть 70 см). Затем покрывали дерном. Такой погреб был не хуже, чем подземный. Кстати, сверху такую искусственную горку еще и украшали, возведя на ней легкую деревянную беседку, например: Так «зреет» шампанское в винных погребах Дома Клико (г. Реймс, Франция) Самыми лучшими среди винных погребов наши предки считали кирпичные со сводами. Пол в них посыпали песком или хорошей землей, а еще лучше – выкладывали каменными плитами или кирпичом, поставленным на ребро. Двери погреба должны были выходить на север – чтобы солнечные лучи грели не так сильно. Свежий воздух поступал в погреб через отдушины, которые, между прочим, не забывали снабдить крепкими решетками, а то и двойными ставнями. Предусмотрительные хозяева делали отдушины на 30 – 40 см выше уровня земли, чтобы в погреб не попала вода. Вообще сухой погреб – одно из важнейших условий хранения вина. Однако понятно, что далеко не каждый погреб отвечал этим требованиям. Поэтому для «осушения» использовали вентиляционную трубу из кирпича. Она шла от пола и выходила либо на поверхность земли, либо (если погреб располагался под домом) в печную трубу. Движение воздуха, возникавшее при топке печи, способствовало и вентиляции погреба. Для хранения вина было недостаточно построить новый погреб. Прежде чем закладывать туда бочки и бутыли с вином, его следовало длительное время проветривать и окуривать розмарином, можжевельником или другими благовонными травами. Винные погреба в старину устраивали, понятно, для хранения большого количества напитков, которые хранились в основном в бочках. Так вот, в их размещении были свои хитрости. Бочки с вином укладывали на прочные деревянные чурбаки на бок, то есть горизонтально, а не вертикально. И вот почему: чем меньше высота слоя напитка, из которого может выделиться осадок, тем лучше качество вина. Переносить бочки старались тоже в горизонтальном положении. Для этого существовали различные приспособления. Например, шест, который держали два человека, а сама бочка крепилась к шесту металлическими крюками. Кстати, те же правила распространялись и на вино в бутылках. Их также хранили в лежачем положении – рядами друг над другом, прокладывая каждый ряд слоем дранки. Бочки с вином хранят «лежа»: так образуется меньше осадка Особые тонкости существовали и в уходе за винным погребом в разное время года. Например, летом вино следовало беречь не только от солнечного света, но и от сверкания молнии в грозу. Малейший ее отблеск, даже через небольшую отдушину, мог заметно изменить вкус и цвет вина. Поэтому погребные окошки и отдушины перед наступлением ненастья обкладывали свежим зеленым дерном, который временно поливали, словно клумбу. В зимнее время вино следовало беречь от излишней стужи, для чего двери, окна и ставни укрывали соломенными «щитами», сберегающими тепло. Таким образом, погребное хозяйство требовало к себе неустанного внимания. Труды опытного «погребщика», как называли специалистов – хранителей вина, ценились очень высоко и были вознаграждены: на столах появлялись напитки изумительного вкуса, чистые, будто кристалл. Теперь понятно, что погреб, описанный Дюма в «Трех мушкетерах», – фикция. Ибо не мог знающий трактирщик поместить в одном месте большой запас вина, растительное масло и пряности. От такого соседства вино в мгновение ока должно было превратиться в нечто непотребное. Но писатель, вероятно, не мог поступить иначе: ведь Атос согласно сюжету две недели безвылазно просидел в погребе, и надо же ему было что-то есть! По материалам сайтов dominform.ru и materiak.ru
| |
|
Arabella
|
| |
Сообщение: 308
Репутация:
0
|
|
Отправлено: 04.09.08 10:35. Заголовок: Разведка донесла нам..
Разведка донесла нам, чем опохмеляются гвардейцы кардинала.... "Ему предстояло выбрать между королем и министром, и, раз выбрав, он должен был держаться выбора..."
| |
|
|
|